olhanninen

Хорошая группа была "Кино", вам не кажется? Душевная.

Вот и я думала-думала, что же меня так во всех раздражает, в том числе и в Галковском? В творческих людях, то есть. Убеждение в познаваемости мира, вот что.
Это потому, что творить концепции без - хотя бы в момент творения - уверенности в том, что сие есть истина, нельзя. Не получится.

А нетворческий человек по определению - агностик. Ему так и хочется, усомнившись, все на фиг порушить. Так сказать, развенчать миф до основания, а затем… А затем ничего. Будет искать, какой бы еще миф развенчать. И радоваться. И процесс этот бесконечный - мамы же и гностиков, и агностиков рожают. И еще тех убогих духом, которые найдут что-нибудь - и верят, верят, а потом расстраиваются, если их кумиры обсираются, а доброжелатели их в это тычут-тычут. А как не обосраться, ну хоть в чем-нибудь? А не заметить конфуза и другим не указать (из лучших, естественно, побуждений)? Нельзя требовать от простого человека слишком многого, вы че? Совершенен лишь Господь.

Вот я, например. Когда молодая была, интересная, загадочная такая вся из себя, вес норовила своим любимым мужчинам изменять. Зачем? Ну, из-за денег, да и вообще интересно. А потом тоже очень интересно было их убеждать, что этого не было или раскаиваюсь, или, наоборот, стебаться. Верили все. А потом мне надоедало, я уходила или меня, устав, выгоняли. И очень расстраивалась, что светлое чувство пожухло. С чего бы это оно? Оно бы, конечно, и так в целости и сохранности не осталось с течением времени, протухло бы, но в моем варианте - объяснение: значит, с миром все в порядке - познаваем. Работать в поте лица надо для этой познаваемости, неужели непонятно?

Солянку сегодня сварила замечательно вкусную. Муж аж прослезился: "Дарлинг…" Цени, говорю, пока жива. Тут - кроме всего прочего - самое главное - не забыть положить каперсы. Этому даже Похлебкин учит, а в "Скорой кулинарной помощи" Лазерсон так вообще не понимает тех, которые без каперсов.

Недавно приснился сон.
Мы с Маринкой идем по улице, увлеченно о чем-то разговариваем и буквально натыкаемся на мужика. После взаимных извинений он приглашает нас в ресторан, а мы с хохотом соглашаемся, что это замечательная идея, потому что мы как раз обсуждали, как повеселее провести время. Мужик похож на такого актера Ландграфа, который играл в спектакле "Убить Герострата" - седой породистый молодящийся вежливый еврей.

Мы с ним идем в какое-то совершенно нереально прекрасное заведение типа смеси Дворянского собрания с Европейской. Белые колонны, бал, в вальсе кружатся женщины в бальных платьях нежных цветов, мужчины во фраках, столики с деликатесами и напитками. Кругом люстры, отражающиеся в множестве зеркал. Такой яркий свет, что даже глаза режет.

Мы с Мариной чувствуем себя крайне неловко в потертых джинсах и каких-то левых кофточках в цветочек, Марина все время говорит: "Я же тебе говорила, что нужно нормально одеться, а ты все - да, брось ты, да давай скорей!.." Естественно, что в таком виде мы стоим в уголочке с нашим кавалером, не танцуем, а беседуем, выпиваем и закусываем. Но нам становится как-то уж совсем неудобно находиться в этом фешенебельном месте и мы предлагаем продолжить банкет у него дома.
Мы поднимаемся на второй этаж по старой широкой заплеванной и обоссаной лестнице его дома где-то в центре города, кошки с мяуканьем выскакивают из-под ног.

Мы входим в огромную запущенную квартиру с затхлым запахом, садимся в ветхие кресла, пьем коньяк из липких стаканов. Но через некоторое время хозяин извиняется и говорит, что это не его квартира, а его друга, и что нам надо уходить. Мы обижаемся, встаем и идем к дверям. А между дверей видим наваленные пачки сигарет, марина мне говорит: "Давай, возьмем, ты же больше куришь".

Я не успеваю ответить, что она же вообще не курит. Мы быстро хватаем пачки, сколько сможем унести и с хохотом сбегаем вниз по лестнице, прижимая их к груди. В парадной я предлагаю спуститься немного вниз и вытащить из почтовых ящиков газеты, чтобы в них завернуть эти пачки, а то у нас только маленькие сумочки и в них ничего не влезает. Что мы и делаем. При этом постоянно говорим друг другу, что нам надо торопиться, что нас ждут мужья, что мы же совсем опаздываем…
На уровне почтовых ящиков находится окно на улицу, вроде как парадная в подвале, что ли? Действительно, по ступенькам нужно подняться к входной двери, а другая лестница ведет к квартирам.

Но я прикладываю палец к губам, призывая Марину к молчанию. И мы подслушиваем разговор, который ведут стоящие у окна на улице негр, с алебардой, в напудренном парике и в камзоле, и человек в обычном черном длинном пальто.
Негр жалуется: "Что за жизнь теперь, вот раньше - гусар, женщины, веселье, а теперь - какой-то привратник." "Так это же массовка, это же не на самом деле. Пора бы уж и привыкнуть," - отвечает ему тот, в пальто.

Тут мы с Маринкой смотрим друг на друга и видим, что мы снова молодые, лет по шестнадцать-семнадцать.
Мы бежим по ступенькам вверх, открываем дверь, но негр в камзоле нас не выпускает, заслонив проход алебардой и требует пропуск: "Вот туда, где были, и идите, пусть вам подпишут, а иначе я вас не выпущу, не имею права."
Мы снова поднимаемся к той квартире, долго звоним, наконец нам открывает наш бывший кавалер. Но квартира как будто изменилась, она по-прежнему темная, но уже не такая запущенная. Частично в ней появилась мебель старинная или под старину, но не трухлявая, картины на стенах, современная кухня блестит вдалеке. Мы объясняем ситуацию, а он просит нас с ним позавтракать. Но я с хохотом уволакиваю его трахаться в спальню. Там огромная кровать, хрустящие холодные простыни. Но соблазнить его мне не удается, потому что раздается звонок. Кавалер - и я с ним - идем открывать - на пороге стоит господин в длинном черном пальто, по голосу я узнаю, что это тот самый, который разговаривал с негром.
Мы вчетвером садимся за стол, на столе стоит множество хрустальных тарелочек с закусками, белые хрустящие салфетки, похожая на смесь фрекен Бок и миссис Хадсон строгая надменная домоправительница в белом переднике вносит всякие дымящиеся вкусности в серебряных судках. Я шепчу на ухо Маринке: "Вот, чтобы хоть иногда оказаться в человеческих условиях, о которых столько читал, нужно обязательно ощутить себя блядью." В этот момент наши кавалеры говорят, что нам всем надо быстренько покушать и уходить, потому что скоро придут рабочие делать здесь ремонт. Я оглядываюсь по сторонам и вижу, что действительно, стены частично разрушены, кое-где свисают клочки обоев и торчат гвозди, а домоправительница в углу столовой уже накрывает диваны и кресла чехлами.

Мне становится жутко обидно, я кричу: "Ну, хватит издеваться, это уже все было, было", - хватаю Марину за руку, мы выскакиваем за дверь, спускаемся по лестнице, смотрим друг на друга и видим, что мы снова в нашем настоящем возрасте и одеты вполне обычно. Мы выходим на улицу, где никого нет, темно и метет метель. Я просыпаюсь сама, заставлять себя в этот раз не пришлось.